И ПУЛИ ВЕКОВОЙ ПОЛЁТ
Закончив работу над романом «Самосуд» по событиям в Ливнах и по их окрестностям, я заново перечитал роман «Молодость» Савелия Леонова, зная, что он писал о наших местах. И, сопоставляя происходившие события по книге Савелия Леонова с нынешними жизненными ситуациями, невольно во мне зародилась тревожная мысль: «А ведь напрасно русские люди сходились друг с другом на грудки, да ещё со смертельным оружием, взятым наизготовку».
Анатолий Павлович Смирных родился в д. Липовец Ливенского района. Награждён Почётной грамотой Союза писателей России «За многолетнюю плодотворную работу в современной русской литературе».
Автор восьми книг прозы, поэзии, публицистики, в том числе романа «Карьера», очерков «Русские катастрофы». О Ливенском крае написана книга прозы «По извечному пути», поэма «Дети земли».
Печатался в журналах «Наш современник», «Москва», «Смена», «Молодая гвардия», альманах «Поэзия», «Подвиг», газете «Советская Россия» и ряде других литературных журналах и альманахах.
Мне романтично помнился Николка, рано вставший на классовые ножки. Но более всего запомнилась другая картина: Настя, по всем признакам, убеждённая «борячка» за дело бедного крестьянства, застрелила Ефима Бритяка, своего мужа, и в то же время –своего врага, конечно же, выходца из кулацкого отродья. И убивала она его на Елецком большаке, совсем неподалёку от моей Покровской слободы (ныне д. Липовец). И эхо выстрела плеснулось не только в стёкла хат моей слободы, но и прошумело по перекатам дальше – до Чернавы, до Ельца.
Роман «Молодость» ничуть не выигрывает у многих, себе подобных, описывающих времена большевистского правления в годы Гражданской войны. Оценки тут стереотипны: кулак – он и клыкастый хищник, он и социальный зверюга, он и безжалостный угнетатель. Короче, все беды – лишь от него, пусть на пальцах у него и не перстни, как у теперешних перепродавцов, а чёрные бугристые мозоли. Только нынешних спекулянтов ласково именуют предпринимателями, хотя товар на торговлю они сознательно (пусть и вынужденно) приобретают через третьи или пятые руки. А каждой руке нужна не какая-то мизерная прибыль, а самая что ни на есть ощутимая. И потому ценовой зуб у перекупщиков горит ярким пламенем. Они (разве лишь за малым исключением) не сеют и не жнут, подобно «клыкастому хищнику», а валютный барыш у них хватает на все заграницы. Только стоит ли укорять их, если нынешний рынок, по признанию его идеологов, полушёпотом признаётся спекулятивным.
Унизительная оценка давалась русским белогвардейским офицерам. И лишь за то, что они –русские. И не потому ли в идейной литературе их пристрастно показывают завсегдатаями кабаков, непорядочными людьми и трусливыми военными. Это они, русские офицеры, оставленные своим Государем, и вставшие на сторону белого движения, по страницам идеологических книг – кровожадные ненавистники своего народа, задумавшие победить доблестных красноармейцев.
А ларчик открывался просто. Большого и малого калибра Лениным, Троцким и Свердловым, чтобы любой ценой удержать в своих руках классовую власть, необходимо было придумать явных врагов. Вот и появились на свет божий враждебные русскому народу офицеры и кулаки, а затем к ним причислили и середняков, и даже безлошадных, но умеющих думать крестьян. Да и о рабочих, с головой на плечах, говорить особенно не приходится– и они изолировались по первому доносу в качестве предполагаемых зачинщиков. Так искусно состряпанная классовая теория расслоила русское население на враждующие группы, что привело к пропагандируемой этими Лениными гражданской войне, а на самом деле, к уничтожению мыслящего и работоспособного авангарда Нации.
– «С платформы замахали руками, – пишет Савелий Леонов, – закричали провожающие, напутствуя земляка. – Ленина увидишь, расскажи ему, Степан, про наши дела. Хлеб, мол, есть, но брать приходится штыком».
На этот винтовочный штык селяне ответили вилами, ломами и лопатами. Произошли первые случаи убийства продотрядников, посланных насильно отбирать хлеб. И тогда уездная власть решила силой покарать крестьян и послала на них вооружённые группы. Крестьяне стихийной лавиной двинулись на город, чтобы в отместку расправиться, по их мнению, с некрестьянской властью.
Но стихийный бунт железным огнём усмирил интернациональный латышский полк, присланный из Орла, и вооружённый отряд, прибывший на бронепоезде из Курска. И здесь уместно обратить внимание на очевидный факт: автор нигде не упоминает город Ливны, в котором, скорее всего, впервые в России произошёл массовый бунт против насильственного изъятия зерна. Официально о восстании в Ливнах запрещено было упоминать по идеологическим причинам. Так, ливенская бунтарская стихия, официально именуемая контрреволюционным мятежом, несомненно, явилась первой предтечей тамбовской войне между большевистским Кремлём и русским крестьянством.
С частями Мамонтова и Деникина, какие на Москву прошли через Ливны и Орёл, и довелось сражаться безусому красноармейцу Савелию Леонову. И он впечатлительным сердцем и дисциплинированным разумом испытал губительную сущность внутринациональной войны.
«С каждым днём, – пишет Савелий Ленов, – возрастал натиск советских войск, ожесточались контратаки белых. Дрались за деревни и хутора, за бугры и лощины. Зачастую устилали трупами дно бесплодного оврага или каменистое русло высохшего ручья, где земля не стоила ни гроша. Но люди, зверея от крови, от бешеного напряжения, с диким рёвом и пальбой кромсали в пороховом дыму человеческое мясо и гибли, не ведая пощады».
А ведь такое, откровенно описанное самоуничтожение, сопровождало весь ход гражданской войны. И содрогалась земля от бешеного столкновения конских лав. И всполохами
сабель полыхали места сражений. И дыбилась равнина, подобно вскинутому горячему коню. И кровью истекало хлебное поле, словно располосованное надвое молодое и сильное сердце.
И потому мне хочется закончить очерк картиной, когда убеждённая Настя застрелила на большаке Ефима Бритяка. Старый мир – по задумкам автора – прекращал своё существование в лице несостоятельного представителя, а новый – революционный – дерзко начинался на большаке, насквозь
пронизанном зимними вихрями.
Главные непримиримые персонажи – с одной стороны, Степан и Настя, а с другой – Ефим, оказались в одном отступающем скученном обозе белых, в котором Ефим Бритяк не только для неверной жены, но и для себя нашёл удобные и быстрые сани. Они-то и домчали его до начала 90-х годов нашего революционного столетия, когда бритяки отобрали у рабочих заводы и фабрики. И у крестьян они намеренно отнимают землю. И это они, бритяки, нежданно-негаданно ставшие миллиардерами по долларовому счёту, правят и подневольным людом России, и нынешними комиссарами, коих олицетворял героический Степан.
А что же выстрел? Был он, или его не было? Нет! Выстрел всё-таки прогремел! Я слышу его столетнее эхо. И не только по среднерусским перекатам, по всей нынешней подневольной России слышу я эхо пронзительного полёта пули. Это неправда, что пуля летит всего лишь какие-то мгновения. Это – неправда. Идеологическая пуля, выпущенная сто лет назад в сердце человека, глубоко застряла в сердце самой России.
Девятый вал олигархического капитализма с головой накрыл Россию. Россия больна – надо вырвать из её сердца застрявшую пулю. В моей деревне Липовец, бывшей Покровской слободе, мужики всегда утверждали: клин выбивают клином! А вот именно тут и задуматься всем нам как раз впору! Вдруг вековой расстрель ный выстрел снова обернётся русской трагедией в качестве единственного довода национального спасения.
Анатолий Смирных
Редакция не поддерживает отдельные взгляды автора, изложенные в очерке, однако учитывает актуальность предложенного материала.
Автор восьми книг прозы, поэзии, публицистики, в том числе романа «Карьера», очерков «Русские катастрофы». О Ливенском крае написана книга прозы «По извечному пути», поэма «Дети земли».
Печатался в журналах «Наш современник», «Москва», «Смена», «Молодая гвардия», альманах «Поэзия», «Подвиг», газете «Советская Россия» и ряде других литературных журналах и альманахах.
Мне романтично помнился Николка, рано вставший на классовые ножки. Но более всего запомнилась другая картина: Настя, по всем признакам, убеждённая «борячка» за дело бедного крестьянства, застрелила Ефима Бритяка, своего мужа, и в то же время –своего врага, конечно же, выходца из кулацкого отродья. И убивала она его на Елецком большаке, совсем неподалёку от моей Покровской слободы (ныне д. Липовец). И эхо выстрела плеснулось не только в стёкла хат моей слободы, но и прошумело по перекатам дальше – до Чернавы, до Ельца.
Роман «Молодость» ничуть не выигрывает у многих, себе подобных, описывающих времена большевистского правления в годы Гражданской войны. Оценки тут стереотипны: кулак – он и клыкастый хищник, он и социальный зверюга, он и безжалостный угнетатель. Короче, все беды – лишь от него, пусть на пальцах у него и не перстни, как у теперешних перепродавцов, а чёрные бугристые мозоли. Только нынешних спекулянтов ласково именуют предпринимателями, хотя товар на торговлю они сознательно (пусть и вынужденно) приобретают через третьи или пятые руки. А каждой руке нужна не какая-то мизерная прибыль, а самая что ни на есть ощутимая. И потому ценовой зуб у перекупщиков горит ярким пламенем. Они (разве лишь за малым исключением) не сеют и не жнут, подобно «клыкастому хищнику», а валютный барыш у них хватает на все заграницы. Только стоит ли укорять их, если нынешний рынок, по признанию его идеологов, полушёпотом признаётся спекулятивным.
Унизительная оценка давалась русским белогвардейским офицерам. И лишь за то, что они –русские. И не потому ли в идейной литературе их пристрастно показывают завсегдатаями кабаков, непорядочными людьми и трусливыми военными. Это они, русские офицеры, оставленные своим Государем, и вставшие на сторону белого движения, по страницам идеологических книг – кровожадные ненавистники своего народа, задумавшие победить доблестных красноармейцев.
А ларчик открывался просто. Большого и малого калибра Лениным, Троцким и Свердловым, чтобы любой ценой удержать в своих руках классовую власть, необходимо было придумать явных врагов. Вот и появились на свет божий враждебные русскому народу офицеры и кулаки, а затем к ним причислили и середняков, и даже безлошадных, но умеющих думать крестьян. Да и о рабочих, с головой на плечах, говорить особенно не приходится– и они изолировались по первому доносу в качестве предполагаемых зачинщиков. Так искусно состряпанная классовая теория расслоила русское население на враждующие группы, что привело к пропагандируемой этими Лениными гражданской войне, а на самом деле, к уничтожению мыслящего и работоспособного авангарда Нации.
– «С платформы замахали руками, – пишет Савелий Леонов, – закричали провожающие, напутствуя земляка. – Ленина увидишь, расскажи ему, Степан, про наши дела. Хлеб, мол, есть, но брать приходится штыком».
На этот винтовочный штык селяне ответили вилами, ломами и лопатами. Произошли первые случаи убийства продотрядников, посланных насильно отбирать хлеб. И тогда уездная власть решила силой покарать крестьян и послала на них вооружённые группы. Крестьяне стихийной лавиной двинулись на город, чтобы в отместку расправиться, по их мнению, с некрестьянской властью.
Но стихийный бунт железным огнём усмирил интернациональный латышский полк, присланный из Орла, и вооружённый отряд, прибывший на бронепоезде из Курска. И здесь уместно обратить внимание на очевидный факт: автор нигде не упоминает город Ливны, в котором, скорее всего, впервые в России произошёл массовый бунт против насильственного изъятия зерна. Официально о восстании в Ливнах запрещено было упоминать по идеологическим причинам. Так, ливенская бунтарская стихия, официально именуемая контрреволюционным мятежом, несомненно, явилась первой предтечей тамбовской войне между большевистским Кремлём и русским крестьянством.
С частями Мамонтова и Деникина, какие на Москву прошли через Ливны и Орёл, и довелось сражаться безусому красноармейцу Савелию Леонову. И он впечатлительным сердцем и дисциплинированным разумом испытал губительную сущность внутринациональной войны.
«С каждым днём, – пишет Савелий Ленов, – возрастал натиск советских войск, ожесточались контратаки белых. Дрались за деревни и хутора, за бугры и лощины. Зачастую устилали трупами дно бесплодного оврага или каменистое русло высохшего ручья, где земля не стоила ни гроша. Но люди, зверея от крови, от бешеного напряжения, с диким рёвом и пальбой кромсали в пороховом дыму человеческое мясо и гибли, не ведая пощады».
А ведь такое, откровенно описанное самоуничтожение, сопровождало весь ход гражданской войны. И содрогалась земля от бешеного столкновения конских лав. И всполохами
сабель полыхали места сражений. И дыбилась равнина, подобно вскинутому горячему коню. И кровью истекало хлебное поле, словно располосованное надвое молодое и сильное сердце.
И потому мне хочется закончить очерк картиной, когда убеждённая Настя застрелила на большаке Ефима Бритяка. Старый мир – по задумкам автора – прекращал своё существование в лице несостоятельного представителя, а новый – революционный – дерзко начинался на большаке, насквозь
пронизанном зимними вихрями.
Главные непримиримые персонажи – с одной стороны, Степан и Настя, а с другой – Ефим, оказались в одном отступающем скученном обозе белых, в котором Ефим Бритяк не только для неверной жены, но и для себя нашёл удобные и быстрые сани. Они-то и домчали его до начала 90-х годов нашего революционного столетия, когда бритяки отобрали у рабочих заводы и фабрики. И у крестьян они намеренно отнимают землю. И это они, бритяки, нежданно-негаданно ставшие миллиардерами по долларовому счёту, правят и подневольным людом России, и нынешними комиссарами, коих олицетворял героический Степан.
А что же выстрел? Был он, или его не было? Нет! Выстрел всё-таки прогремел! Я слышу его столетнее эхо. И не только по среднерусским перекатам, по всей нынешней подневольной России слышу я эхо пронзительного полёта пули. Это неправда, что пуля летит всего лишь какие-то мгновения. Это – неправда. Идеологическая пуля, выпущенная сто лет назад в сердце человека, глубоко застряла в сердце самой России.
Девятый вал олигархического капитализма с головой накрыл Россию. Россия больна – надо вырвать из её сердца застрявшую пулю. В моей деревне Липовец, бывшей Покровской слободе, мужики всегда утверждали: клин выбивают клином! А вот именно тут и задуматься всем нам как раз впору! Вдруг вековой расстрель ный выстрел снова обернётся русской трагедией в качестве единственного довода национального спасения.
Анатолий Смирных
Редакция не поддерживает отдельные взгляды автора, изложенные в очерке, однако учитывает актуальность предложенного материала.
