Опричники НКВД забрали учителя прямо с урока

На чердаке старого родительского дома я нашла полуистлевшую тетрадь, исписанную мелким неразборчивым почерком. Это был дневник моего деда Федора Кирилловича Сажина, учителя Коротышской школы. Он преподавал в ней с 1919 по 1938 год, а также вел в селе активную общественную деятельность. В мае 1938 года по доносу односельчан был арестован, предан суду и осужден на пять лет ссылки за контрреволюционную деятельность по 58 статье. Сослали его в Ивдельлаг на северный Урал. Горы, заснеженная тайга на многие сотни километров окружали этот лагерь. Морозы до минус 50 градусов, голод и нормы лесоповала не оставляли никаких шансов на выживание. Судьба деда потрясла меня. Что бы ни писали стукачи в том доносе, записи в дневнике опровергали все «контрреволюционные» дела деда. Но следователи не посчитали нужным приобщить дневник к делу. Федор Сажин погиб в лагере в возрасте 53-х лет в 1941 году. Читая его дневник, я попыталась понять, почему именно он попал под гусеницы репрессий, стал жертвой, а не палачом или доносчиком.

С бессмысленной жестокостью толпы братья столкнулись
еще в детстве

1908 год. Май. Раннее утро. Сизый туман медленно оседал на дно оврага, обнажая покатые плечи холмов. Между ними изгибалась мощенная брусчаткой дорога, соединяющая Коротыш с Ливнами. На холмах живописно раскинулось село, с одной стороны примыкая к лесу, с другой – к берегам реки Сосны. Оно насчитывало более восьмисот дворов и около двух тысяч жителей. В центре села стояла церковь из красного кирпича, огражденная чугунной оградой. За ней находилось небольшое кладбище, где хоронили самых уважаемых сельчан.

Усадьба моих предков находилась на Поляне, так называлась юго-восточная часть села. Хата под соломенной крышей, двор огорожен высокой каменной стеной. Внутри двора – скотный двор, сад и пасека. К двору примыкал надел земли, окруженный дубами. Был май, цвели плодовые деревья, кусты сирени. Метались пчелы, осыпая распустившиеся бутоны жгучими поцелуями. Неповторимый запах сельской усадьбы из ароматов цветов, трав, молодых листьев и вони навозных куч наполнял утренний воздух. На крыльцо вышел высокий мускулистый мужик в домотканной рубахе. Прищуриваясь, оглядывал свое хозяйство Кирилл Дементьевич. У него была жена и четверо детей – два сына и две дочери. Еще шестеро детей умерли в младенчестве. Женился он в семнадцать лет, и все, что имел, нажил своим трудом, выделывая шкуры, продавая мед и зерно. Его жена ткала на продажу подстилки, ковры и скатерти. Их сыновья Федор и Филипп с детства были приучены к труду, помогая по хозяйству. Но основной их обязанностью было добывание в горе камней и их перевозка на тачке к усадьбе. Из этих камней они возводили стену вокруг усадьбы. Старший, Филипп, был высок и красив, и похож на турка. Характер имел смелый, решительный, пел в церковном хоре. А Федор, мой дед, был его полной противоположностью – невысокого роста сероглазый тихоня – весь в мать. Со стороны церкви доносился колокольный звон. К началу службы семья была в церкви. Иконостас во всю стену состоял из дорогих икон в окладах с позолотой. Другие стены были расписаны фресками, сверкал алтарь, горели свечи. Душа наполнялась благодатью Божией.

А к вечеру по селу разнесся слух: на ближней Лесовке вершится самосуд, убивают воров. Прибежав на место происшествия, братья застали страшную картину: одурманенные водкой, подстегиваемые криками односельчан, четверо мужиков поднимали за руки и ноги молодого парня и с размаху ударяли его о землю. После третьего удара изо рта жертвы хлынула кровь, он захрипел. Рядом валялся труп другого мужчины – его постигла та же участь.

Ужинали молча. Впервые в жизни братья столкнулись с бессмысленной жестокостью толпы. Если бы они знали свое будущее! Филипп погибнет в 1918 году в Киеве, выступая на большевистском митинге: он был застрелен и растоптан. Ну а Федор погибнет в другой толпе – голодной, морально раздавленной, измученной толпе «врагов народа».

А пока горит лучина, они едят кашу с конопляным маслом, хворая мать осеняет их крестом – пора спать.

Отец спину гнул,
чтоб сыновья не ходили
в потных рубахах

Незаметно пролетело лето. Дождливое. Урожайное. Крестьяне засыпали зерном амбары, сметали стога сена, запаслись на зиму дровами и сухим навозом для растопки русской печи. Природа увядала, смолкли птичьи голоса и лягушачьи концерты в овражном ручье. По темной воде, покачиваясь, поплыли желтые листочки. Незаметно ушла из жизни мать семейства, измученная непосильным трудом, частыми родами и буйным нравом супруга. Тот недолго был вдовцом, привез себе молодую, здоровую бабу с сыном-подростком из села Бараново. Этот брак оказался счастливым – хозяин помолодел, шутил, а его молодая жена, заглядывая ему в глаза, часто повторяла: «И где же ты раньше был, Кирилл?» И только сыновьям было невесело, им не терпелось уехать, чтоб не видеть постылую мачеху. Вскоре Кирюха повез сыновей на учебу в Ливны.

Филипп и Федор жили на квартире у дальней родственницы. Ученье давалось им легко, и они помогали своим товарищам. Сестра Лиза вспоминала такой случай. Федор дружил с сыном табачного фабриканта Домогацкого и часто бывал у него дома, помогая в учебе. Однажды горничная угостила его обедом и рюмкой водки. Непривычный к спиртному, Федор быстро захмелел. И надо же было такому случиться, что именно в этот день Кирилл решил проведать сыновей, так как он приезжал в город торговать салом. Увидев пьяного Федьку, отец в гневе схватил вожжи и отхлестал его, а заодно и Филиппа. «Я спину гну с утра до вечера, чтобы вы в потных рубахах не ходили, чтобы вы в люди вышли, – кричал он, – а пьянствовать вы и в деревне научитесь!». Урок пошел впрок, братья никогда не пили больше одной рюмки. Они успешно закончили реальное училище. Настал торжественный момент выдачи документов, грамот. В большом зале собралось много людей – в основном, чиновники, купцы, лавочники и, конечно, выпускники. Братья скромно стояли в углу рядом с отцом, одетым в крестьянскую одежду. Кирилл чувствовал себя неудобно среди разодетой публики и нервно мял в потных ладонях свою шапку. Но когда его сыновья получили похвальные грамоты, сердце его переполнилось гордостью, и скупая слеза побежала по щеке. Сбылась его мечта – сыновья вышли-таки в люди. Почетные грамоты хранились до 1943 года. На одной из них были портреты русских царей, на другой – портреты русских писателей. Отступая, немцы жгли почти все на своем пути, не миновал огонь и пуньку с книгами моего деда.

Старший сын отца
не простил

1915 год. Шла первая мировая война. Село заметно обезлюдило. Многие хаты стояли пустые, поля оставались незасеянными. Их хозяева-коротышцы-сражались на далеких полях в чужих странах. Людей косил тиф. Умерла от него и молодая жена Кирилла Дементьевича. Он жил в своей хате с младшей дочерью Лидией. Сын Филипп воевал в действующей армии, а Федор учительствовал в Литве. Люди голодали. Сосед Кирилла, Пантелешка, который большую часть жизни пролежал зимой на печи, а летом – на завалинке, пришел к Кириллу просить еду. Он был похож на мумию с бородой, качался от слабости. Увидев чугун с едой для свиней, стал хватать корм и жадно его глотать. Кирилл накормил соседа и дал ему немного муки и картошки. Пантелешка еще не раз приходил за едой, и, может, благодаря соседу, не умер голодной смертью. Однако, это не помешало ему через много лет подписать донос на Федора. Вероятно, за всю свою никчемную жизнь он впервые почувствовал тогда себя вершителем судеб.

Да и сам Кирилл Дементьевич был человеком непредсказуемым. Потомки из уст в уста рассказывали о таком случае из его жизни. 1916 год. Вечер, скромный ужин. Отец с дочерью молча хлебали тюрю. Скрипнула дверь, и на пороге появилась молодая красивая женщина с ребенком на руках. Одета она была в городское платье, на голове – шляпа. Кирилл молча смотрел на гостью. Женщина рассказала о себе. Это была жена Филиппа. Они познакомились в городе Гродно в госпитале, где он лечился после ранения. Мария выходила его. Они полюбили друг друга и поженились. Филипп вернулся на фронт, а жену отправил к отцу, их дочери было девять месяцев. Выслушав Марию, Кирилл не воспылал к ней родственными чувствами. Прожила в семье она недолго. Униженная попреками, женщина тихонько плакала по ночам. Вскоре свекор указал ей на дверь, бросив вслед шляпу: «Забери, курам на гнездо пригодится». Этот поступок навсегда оборвал его связь с сыном. Больше они никогда не виделись. А родной брат Марии Павел Горбач был секретарем ЧК в Ливнах и был зверски убит в доме купца Красова в 1918 году во время левоэсеровского мятежа.

Федор и Мария встретились
в местном клубе

В конце 1918 года в Коротыш из Днепропетровска приехала мать с пятью дочерями. По селу прошел слух, что дочери все хороши собой и на выданье. Екатерина Тихоновна Дорохова привезла их на свою родину, похоронив на Украине мужа и сына-большевика, который застрелился, оставив записку: «Боже, прости. Что мы натворили?» Семья бежала от немецкой интервенции, голода и разрухи. Бросили лавку, много вещей, дом продали за «екатерининки», которые вскоре превратились в бумажки. Новая власть выделила семье хату возле кладбища. Изба топилась по-черному. Мать не выдержала обрушившихся на нее испытаний и умерла от сердечного приступа. Дочери, которых в селе прозвали Точеными за тонкие талии и туфли на каблуках, остались одни. Погоревав, девушки принялись налаживать свой быт: побелили хату, наняли печника и плотника. Вечерами они пели мелодичные украинские песни. Пусть где-то гремели орудия, лилась кровь, здесь на краю села продолжалась жизнь. Федор в это время жил в Коротыше. Отец вызвал его из Литвы вести хозяйство, а сам вновь искал себе жену. Хотя женить пора было Федора – ему уже исполнилось тридцать лет. Встреча Федора с одной из сестер, Марией, произошла в клубе. Любовь вспыхнула в их сердцах, они поженились в 1920 году и прожили счастливо вплоть до ареста Федора. Вышли замуж и остальные сестры, трое из них вернулись с мужьями в Днепропетровск, а Мария с Федором и Прасковья с Яковом жили в Коротыше.

Корешки учетной книги шли на самокрутки

Из дневника школьного учителя:

«Октябрь 1924 год. Вечер. Тепло. Подсевал съеденные червем зеленя, посмотрю, что из этого выйдет».

24.10. Ездил в село Святое (Речицу – прим. автора), на ревизию СХТ (сельскохозяйственного товарищества – прим.автора).

25.10. Вечером на собрании был выдвинут на ревизию учета кредитов СХТ.

26.10. Воскресенье. Был в селе Бараново на кружковом собрании.

30.10. В школу приезжала докторша осматривать учеников. Много вшей и чесотки, проводилась дезинфекция помещений. Дочка Зинок шустрая, начинает разговаривать».

У молодого учителя не было времени, чтобы помогать жене по хозяйству. Все заботы легли на ее плечи. На коромыслах она таскала воду из-под горы, на них же носила выбивать вальками белье в специально вырытом в горе водоеме. Из своей муки пекла хлеб, сама ткала полотна и шила одежду. У Марии была машинка «Зингер», поэтому она обшивала не только свою семью, но и родню, и соседей. До образования колхозов люди жили по-разному, кто-то побогаче, кто-то победнее. Пришедшие с войны мужики, имевшие сыновей, ставили хаты, заводили скот, расширяли наделы земли. Перенеся тяготы войны, они хотели жить в достатке. А их за это потом назовут кулаками. Многие селяне – инвалиды, вдовы, выпивохи, просто ленивые люди – жили бедно, перебивались с хлеба на воду. Но тогда никто и представить не мог, к чему приведет такое расслоение деревни.

Из дневника школьного учителя:

«8 января 1925 года. С утра занимался в школе, затем ездил на ревизию в село Безодное с Силиным. Ночевали в с.Теличье. Очень сильный мороз, по пути домой чуть не замерзли. Ноги перестали слушаться, бежали за санями, чтобы согреться, из последних сил. К занятиям немного опоздал. Вечером в товариществе переписывал остатки товаров.

9 января 1925 года. Утром – школа. Днем проверял центральную лавку. Затем выступал на сходе по поводу пятилетия ликвидации неграмотности и другим вопросам. Говорил до хрипоты. Устал здорово».

Такой энтузиазм. Что двигало моим дедом? Вера в светлое будущее или страх перед властью? Такое было время, такие были люди. Между тем в семье подрастали уже двое детей: Зина родилась в 1922 году, Леня в 1925 году. Было прикуплено два гектара земли в районе Баландина оврага.

Из дневника школьного учителя:

«27.XII.1926 года. Занятия в школе. Сильный ветер, мороз. Ребят было много, сидели одетые. Занимались долго, разрешил детям стучать ногами, чтобы согреться. Вечером ходил на маслобойку к Дубукину. Купил жмых 3 кг за 60 коп. Проверял учет – учета никакого. Корешки учетной книги Дубукин использовал на самокрутки. Необходима ревизия».

Позже Дубукин будет в числе доносчиков, вспомнил, видно, ту ревизию. А пока школа и общественная работа были смыслом жизни учителя.

Из дневника школьного учителя

«29 июля 1927 года. Вчера весь день лил дождь – хорошо. Овес вышел в метелку, рожь отцвела и наливает колос. Сложили фундамент для хаты. Мох купил в Введенском два воза за 5 рублей, за войлок уплатил по 60 коп. за кило. Плотники за работу положили 35 рублей. Веду летнюю школу. Ходили с ребятами в поле, изучали сорняки и вредителей злаков. Жена ткет полотна у Якова, дети с ней. Иванников (коллега) с пасынком Ванькой весь день кутили и ругали меня по матушке. Обещали прогнать с работы».

1927 год запомнился жестоким преступлением. В те годы коротышский приход возглавлял отец Виктор. Был он высок и красив, обладал могучим, проникающим в душу баритоном. Жил он рядом с церковью с женой. Во время одной из служб она была зарублена на пороге своего дома. Как оказалось, одна из прихожанок, старая дева, была безнадежно влюблена в батюшку. Ее мучили истерические припадки, страсть помутила ее рассудок. Она подговорила сестру и ее мужа убить соперницу. Когда отец Виктор был на службе, женщины проникли в его дом, а мужчина остался в сенях с лопатой. Женщины били несчастную ножами в комнатах, она вырвалась от мучительниц, пытаясь спастись, выбежала, но в сенях была добита лопатой. Этот криминальный случай имел широкий резонанс. Убийц отправили в тюрьму, а отец Виктор уехал на Донбасс. В период гонений на церковь в центральной прессе была напечатана его статья, в которой он отрекался от религии и церкви.

Соседи бесились
от зависти и злобы

Из дневника школьного учителя:

«10 июля 1929 года. 7 июля был общий сход, из Ливен приезжал уполномоченный Сапронов с докладом о коллективизации. Затем голосовали. Мужики глухо гудели, слышались выкрики, но руки «против» никто не поднял. Понурив головы, разошлись. Плотники окончили работу под Петров день, 11 июля. Угощал их, еле выпроводил. Соседи с ума сходят, что, дескать, у многих хлеба нет, а он выстроил хату в 6 окон. Бесятся от зависти и злости».

Вскоре был написан первый донос: выстроил хоромы, богач. Приезжала комиссия, которая по факту проверки постановила, что это обычная деревенская хата. Пронесло, но тучи стали сгущаться. Кроме того, в семье учителя назревал конфликт. Его 79-летний отец завел любовницу – замужнюю женщину с четырьмя детьми. Разница в возрасте у любовников была 35 лет. По селу поползли слухи, сплетни, люди осуждали эту связь, а авторитет учителя, в семье которого случилась эта неприятность, падал. Дошло до того, что Федор просил перевести его в Росстанскую школу, где и преподавал четыре года. Жил с семьей на квартире при школе. Он отремонтировал школу, поднял успеваемость и посещаемость учеников, завел при школе пасеку. В районной газете была статья о нем с фотографией. После примирения с отцом Федор вернулся в Коротыш. Кирилл Дементьевич умер в 1939 году в возрасте 90 лет. Последние его слова были: «Прости меня, Мария, лучше тебя никого не
встречал».

«Жизнь расшаталась»

Из дневника школьного учителя:

«2 сентября 1930 года. 26 августа принял школу. Закончили уборку хлебов, урожай плохой, была засуха. Возил рожь на Адамову мельницу. У нас живут уполномоченные Чернакович, Алтухов и Глотов. Опять хожу по селу, уговариваю подписаться на заем. От товарищества меня выдвинули делегатом в Елец. Мира начинает говорить, сынок плакса и упрямец. Зинка беззаботная. Соседский сын по кличке Рифма, узнав, что дед наших детей был лавочником, дразнил их, мерзко строя рожи:

«Мамка, мамка, под горою лавка, папиросы и табак, и всякая травка». Кланялся с ручкой, повертывался и хлопал себя по тощему заду. Леня плакал, Зина смеялась, а маленькая Мира гонялась за обидчиком, зажав в кулачке палку».

«Октябрь 1930 года. События побежали в бешеном темпе: уборочная, хлебозаготовка, заем. Ох, заем, заем… Уж очень он тяжел. Хуже любой физической работы. Ведь обалдеешь от всевозможных уверток крестьян: то ничего нет, то говорить не хотят, а эти бабы… Но работать надо.

Закрыли церковь. Но это только цветики, ягодки впереди. Дело пахнет порохом, мне грозят. Ежели убьют, все равно моя смерть ничего не изменит. По школе работа запущена. За что погонят, не знаю, то ли за школу, то ли за общественную работу. Ездил в лес, заготавливал бревна для отопления школы. Дети болеют коклюшем. Зарезали поросенка пудов на пять. Вчера была большая распродажа имущества крестьян, не уплативших налог хлебом. Грустная картина».

Последняя запись в дневнике датирована 22.03. 1931года. Остальные страницы вырваны. «Много воды утекло за это время. В школе перешли на непрерывку, ввели всеобщее обучение, группу веду я. Работаю в две смены. В феврале раскулачили 23 хозяйства. Много кулацкого добра расхищено. Осудили за продажу скота кулака Гордобакина, Бориску Соловьева и др. – по семь лет тюрьмы. С большим трудом закончили сплошную коллективизацию. Вдруг статья Сталина о перегибах развалила весь наш колхоз: «Добровольно, и баста». Опять понаехало уполномоченных, подключили бригадиров – все началось сначала – запись в колхоз. Я записал двадцать шесть членов. Что будет – неизвестно. Жизнь расшаталась. На Украине тоже неспокойно, родные пишут, что хохлы сеяли единолично.

Весна ранняя. Лед ушел неделю назад, на улице грязь».

Дед ждал арест и знал, что его ждет

Прочитав записи в дневнике, я поняла, почему мой дед был обречен – слишком многим в то водоворотное время он мешал жить. Донос организовал его коллега. В те годы из-за нехватки учителей были организованы шестимесячные курсы по подготовке кадров для ликвидации неграмотности. Один из таких педагогов работал с Федором, который обронил обидную фразу: «Лучше быть хорошим трактористом, чем плохим учителем». Коллега не простил ему этих слов. Остальных «подписантов» найти было нетрудно. Кто-то жил беднее, чей-то родственник сидел после ревизии, проведенной Федором, а кто-то ненавидел деда за излишнюю активность при проведении займов и агитации за колхоз.

Деда забрали в теплый майский день 1938 года с урока. Ученики вспоминали, что лицо его покрылось красными пятнами – он ждал этого ареста и знал, что его ждет. Во время следствия он был заключен в Заливенскую тюрьму, а на допросы его водили в Беломестное. Их последняя с Марией встреча произошла на Беломестненском мосту. Она едва узнала в седом сгорбленном с разбитым лицом старичке, бредущим между двумя конвоирами, своего мужа. Федор увидел ее и связанными за спиной руками дал знак, чтобы она не подходила близко. Немая сцена. Только сердце застучало, да ноги стали
ватными.

Время все расставило по своим местам – была реабилитация жертв политических репрессий, а их палачи далеко не все умерли в своих постелях: грянула Великая Отечественная война, и те, кто пытал, надзирал, доносил, убивал, не только сражались за Родину – они еще искупали кровью свои грехи.