Житель нашего города, печник и мастер Николай Васильевич Гончаров был свидетелем оккупации и освобождения Ливен в декабре 1941-го. Сегодня эти воспоминания становятся исторической реликвией.
 29.12.2016
 Общество
 0 коммент.
 210 просм.
 Автор: Галина Кондратьева.
 Н.В.Гончаров с дочерью Натальей, которая помогает сохранять семейные воспоминания. Фото автора. Николай Васильевич, кроме того, что знатный мастер, не менее интересный собеседник. Удивительно, но он помнит по имени-отчеству практически всех соседей той поры и многих горожан. Жили Гончаровы тогда на Второй Ямской, и ему было 12 лет.
Ямской сельсовет — жизнь кипела
К Ямскому сельсовету относились четыре колхоза: «Лесная Ливенка», «Волна Революции», «Красный партизан» и «Возрождение». При подходе немцев все колхозы были объединены в один — «Волна Революции».
Наш герой еще мальчишкой до 1948 года работал в этом колхозе, косил луга, начиная от кирпичного завода и до Ямского леса, так что знает он эти места как свои пять пальцев. Отец его до 1937 года тоже работал в нем, но в поисках лучшей работы перешел на железную дорогу путевым обходчиком. Имел бронь. При подходе немцев к Ливнам бронь сняли: военнообязанных мужчин отправили на фронт. Вначале на Елец, Мичуринск, Тамбов, а потом под Верховье, на Залегощенское направление. В этих местах в 1943 году он сложил голову.
Мама до войны работала аппаратчицей на спиртзаводе, а потом занималась детьми и хозяйством. Всего детей было восемь, перед войной — уже четверо. В 1942 году, перед отправкой семьи в эвакуацию, жена съездила к Василию на фронт, повидаться, как оказалось — в последний раз. Вначале семья получила повестку о том, что их отец пропал без вести.
Оккупация
Немцы пришли в Ливны 25 ноября. Наши бойцы вынуждены были отступить. Мама пошла в город раздобыть какой-нибудь еды. На улице Пушкина была военная пекарня. Ее должны были взрывать, но один из военных пожалел усталую женщину и успел дать ей мешок сухарей. Соседи передали двенадцатилетнему Коле, чтобы он встретил мать.
—Я встретил ее на площади нынешнего автовокзала. А по дороге смотрю—четыре лошади везут пушку, насосного завода еще не было здесь. Потом из этой пушки они трижды стреляли в сторону Стрелецкой улицы. Там загорелась колхозная рига, жилые дома.
Пушку потом увезли на Елец, а к вечеру немцев пришло в город еще больше. Остановились на площади железнодорожного вокзала, стали расквартировываться, поить лошадей.
— Пришли и в наш дом. Лошади у них были здоровые, даже не входили в наш сарай. Наших коров они выгнали, а перекрытия сарая сломали, завели лошадей. И начали орудовать — кто кур ловить, кто полез в подвал за припасами. У нас нашли манку, а у соседей Пановых сахар. Запросили молока —манной каши захотели, а молока нет: наши с соседями две коровы должны были отелиться.
Начали ругаться на хозяйку, издеваться. Но пришлось варить фрицам кашу на воде в двухведерном эмалированном чугуне. Наевшись, разобрали соседский скирд, навалили солому в большой комнате и горнице на полу, развалились и стали играть на губной гармонике. Всего их было человек 20. Девчушка, сестра Николая, мучимая голодом, подошла к чугуну, провела пальцем по стенкам и облизала его. Немец бросил гармошку и так поддал ребенка ногой, что она словно котенок отлетела под кровать.
Мать, услышав ранее о том, что завтра они собираются уезжать, спрашивает их: «Пан, куда?» — «Елец, матка, Елец!», ответил оккупант, делая ударение на первом слоге. Наутро немцы ушли, осталась одна их лошадь в сарае. Николай заглянул в подсумки, а там патроны. Взял несколько штук.
— Вдруг слышу — немцы возвращаются. Куда девать патроны — назад не успею положить! Быстро кинул их в кучу сухого навоза, им топили печь. Мать наутро начала растапливать, а патроны давай стрелять в печи! Перепугались!
Город
в опасности
Однажды мать дала Коле полотняный мешочек и послала за солью — ее раздавали во дворе нынешней почты. Возвращаясь, он видел, как на углу улиц Ленина и Защиты свободы (нынешняя ул. Капитана Филиппова) наши военные рыли могилы. За ними наблюдал немец в очках. В этих могилах схоронили убитых немцев. Но когда в Ливны пришли наши, то могилу разрыли, а покойников отнесли на «десятую» свалку (Заливенка).
— А памятнику Ленина они свернули шею, чтобы голова смотрела в другую сторону, и намазали ее красной и синей краской. Тогда это было великое кощунство… Я, уходя, еще не раз оглядывался с грустью на всю эту картину, — рассказывает Николай Васильевич.
... Привезли пушку, поставили у дома №37 на Ямской, созвали жителей и ребятишек в том числе строить полукруглое укрепление из камней. Пушка та имела огромный сектор обстрела: от нынешней нефтебазы до Сергиевской горы. Когда наши защитники подходили со стороны Ключевки 19 декабря, немцы всех их постреляли. Каждую ночь они поджигали по дому на Ямском выгоне, и домов было 15. Оставался один, с железной крышей.
— Помню день 21 декабря. Наши два танка вышли из совхоза Первомайский из-за сгоревшего сарая, пушка опять застреляла, и танки вынуждены были снова скрыться. Еще я, когда работал по печному делу, много разговаривал с людьми. Они рассказывали, что немцы взяли в плен 50 наших бойцов, сняли с них валенки и отвели в подвал, где в доме №1 на Орловской была мыловарня. Вместе с военными туда кинули и гражданских, нашего соседа Лапина Ивана Ивановича. Но перед отступлением гражданских отпустили, а что было с военными, не знаю.
Перелом
Однажды Николай пошел за водой в овраг к колодцу. За ним увязалась большая умная собака, оставленная одним из наших бойцов. Спускаясь, вдруг услышал выстрел. У дома №1 по Ямской стоял немец и стрелял в собаку. Сначала попал ей в бок. Собака взвизгнула и завертелась от боли, другим выстрелом фриц ее убил. Коля испугался и припустил домой. Но зоркий глаз мальчишки приметил новенький пулемет «Максим», выкрашенный зеленой краской. «У наших забрали!» — мелькнуло у него в голове. А немцы постоянно наблюдали за оврагом — отсюда им легко было бить наступавших красноармейцев. Наутро выгон был весь черный от разрывов — били наши «Катюши», но по-пустому.Все остальное скрывал густой туман. Под его кровом мама с соседкой и детьми еще раз попробовали сходить за водой. Но тут же снова просвистели пули, все бросились на снег, а перед Колиными глазами взвился фонтанчик снега — бесшумный, а потому еще более жуткий. Кое-как добежали до домов.
Однако, фрицев стали «щипать» — то со стороны Первомайского совхоза стрельнут, то со стороны Сергиевской горы, то со стороны Верховья линия огня подошла к Угольному. От Сергиевки и Успенки наши пошли на Горностаевку, фашисты поняли, что их окружают.
— А немцы уже установили елку у дома, где жил наш сосед Михаил Петрович Бахтин, готовились к католическому Рождеству. Но тут наши пристрелялись. Один снаряд попал в крышу дома напротив их елки, другой — под наш сарай.
Удивительно, но осколком снаряда срезало погон у немецкой шинели, висевшей на гвозде в доме Михаила Петровича. Он, позже угощая Колю конфетой с наряженной елки, показывал ему эту шинель и смеялся — точная пристрелка, символическая!
Немцы почуяли, что надо драпать, и все бросили, ушли, в чем были, и елку свою бросили! 25 декабря в Ливнах не было никого — ни наших, ни немцев. Только наутро со стороны Казацкого бугра появились наши солдаты, все в белых маскировочных халатах.
Спасибо, родненькие!
— Пришли и к нам, голодные, усталые. Мама дважды в том самом чугунке варила для них картошку в мундирах и ставила на стол большую миску с огурцами, принесенными из погреба. Но это была радость — угостить своих, освободителей.
И в каждой русской семье наши солдаты, защитники, могли найти приют: ведь почти у каждой матери сын или муж воевал на фронте.
— А по весне, едва растаял снег, мы с одним парнишкой собирали убитых, клали их на салазки и везли в общую могилу, сделанную из двух силосных ям, на Ямском выгоне, — рассказывает Николай Васильевич. — Потом рассказывали, что их отрыли и перезахоронили в горсаду.
Но еще под межой мальчишки нашли четверых солдат. Трупы уже успели подгрызть мыши. Напротив оврага на Третьей Ямской вырыли могилу и схоронили наших бойцов. Трое из них остались безымянными, а у четвертого нашли в кармане капсулу с фамилией — Литвинов.
— «Пистончик» мы отдали в сельсовет, — вспоминает Николай Васильевич. – После немцев осталось множество гильз, шелковых мешочков с порохом.
В ливенских дворах и домах оставались следы пребывания непрошеных гостей, а главное — у людей осталась память. Ливны не забудут, как они выстояли после немецкой оккупации и «ковровой» бомбежки, но они выжили и снова возродились.
А Николай Гончаров, когда подошел срок, пошел служить в армию, и в роте был запевалой. Военные призывники той поры строем шагали по Ленинской от военкомата, и в городе далеко было слышно: «Несокрушимая и легендарная!..»
|
